Продолжаем публикацию отрывков из книги Индро Монтанелли "История Италии" (Indro Montanelli "Storia d'Italia")
перевод sgt-pickwick
Публикуется с согласия переводчика
Когда Цезарь туда прибыл в 58-м, Франция была для римлян всего лишь одним словом: Галлия. Они не знали другого, кроме южных провинций, подвергнутых вассальной зависимости, для обеспечения наземных коммуникаций с Испанией. То что находилось дальше к Северу - игнорировали.
А то что находилось дальше к Северу, было тем, что сегодня называется нацией. Разбросанные по различным регионам, жили разные племена кельтской расы, провдившие время в междусобных войнах. Цезарь, который кроме всего прочего, был еще и великим журналистом, и имел дар наблюдательности, заметил, что каждое из этих племен делилось на три сословия: дворяне или всадники, которые имели монополию в армии, священники или друиды, имевщие монополию над религией и образованием, и народ, имевщший монополию над голодом и страхом.
Цезарь подумал, что чтобы доминировать над этими племенами, достаточно было держать их разделенными, и для этого достаточно было пртивопоставить всадников всадникам. Каждый из них для победы над другим повел бы за собой часть народа. Была только одна опасность: что друиды договоряться между собой и создадут духовный центр национального объединения. И поэтому было необходимо привлечь их на сторону Рима.
Цезарю были симпатичны галлы по двум причинам: прежде всего потому, что один из них был его первым наставником, и потом, потому что они были братьями по крови тех племен в Пьемонте и Ломбардии, уже подчиненных Риму и составлявших его лучшую пехоту. Если бы получилось распространить эту зависимость на всю Францию, возник бы неиссякаемый источник для поплнения римских армий.
Цезарь не имел необходимых сил для завоевания. Ему дали только лишь, для всего этого кусочка территории, четыре легиона, меньше чем тридцать тысяч человек. И именнов этот момент четыреста тысяч гельветов вырвались из Швейцарии в Галлию Нарбонскую, угрожая ее затопить, и сто пятьдесят тысяч германцев переправились через Рейн для усиления во Фландрии своего собрата Ариовиста, обосновавшегося там тринадцатью годами раньше. Вся Галлия, испугавшись, запросила защиты у Цезаря, который, даже не оповестив Сенат, призвал, на собственные средства еще четыре легиона и приказал Ариовисту прибыть для обсуждения компромиссного соглашения. Ариовист отказался и Цезарь, для подтверждения собственного престижа в глазах новых подданных, не имел другого выхода кроме войны против него и против гельветов.
Это были две дерзкие и молниеносные кампании. Разбитые, несмотря на свое огромное численное превосходство, гельветы запросили возможность отступить на родину, и Цезарь им позволил при условии принятия вассальной зависимости от Рима. Германцы были практически полностью уничтожены под Остхеймом. Ариовист бежал, но умер вскоре после этого.
Разнузданный и всем задолжавший бабник оказывался, на поле брани, замечательным генералом.
Воспользовавшись этим успехом, оставившим всю Галлию с открытым от удивления ртом, Цезарь запросил галлов объединиться под его командой, для избежания впредь других вторжений. Но галлы были готовы на все, только бы не договориться друг с другом. Многие племена восстали, запросили помощи у бельгов, и ее получили. Цезарь их разгромил, потом разгромил тех кто их позвал, и сообщил в Рим, более чем преждевременно, что вся Галлия подчинена. Народ возликовал, Ассамблея провозгласила, Сенат скривил губы. Цезарь унюхал, что консерваторы готовили какой-то подвох, вернулся в Италию, и встретился в Люкке с Помпеем и Крассом, укрепить триумвират, для совместной защиты.
Рим, в действительности, был в конвульсиях, с тех пор как Цезарь оставил консолат. Лидером аристократов до того времени был Катон, реакционер достаточно тупой, но джентельмен. Возможно, он мог бы иметь взгляды более широкие, если бы не носил имя своего деда, великого Цензора, у которого взгяды были уже некуда. Это имя его погубило, вынуждая играть роль, в которую он сам вероятно не верил. Для защиты старинных обычаев, ходил босиком и без туники, постоянно ворча против новых. Так поступал и первый Катон, но перемешивая свои ворчания c чистосердечным журчащимся смехом, жалящими сарказмами, обжорством фасолью и выпивками кьянти. Внук имел лицо хмурое и неуступчивое, желтушный колорит протестантского пастора, и горький рот старой девы, одержимой не совершенными грехами. Может докучал так часто другим, потому что докучал сильно и себе, занимаясь постоянно этой профессией моралиста портипраздник. Но был он моралистом в своем роде, не нашел ничего возразить, например, против факта что его жена Марция, которой надоел сей муж, настолько надоедливый ( и кто бы осудил бедную женщину?), взяла в любовники адвоката Ортенсия, соперника Цицерона, бывшего красавцем краснобаем, как Джованни Порций младший. Наоборот, когда заметил, сказал адюльтеру: " Хочешь ее? Я тебе одолжу" ( так, по крайней мере, рассказывает Плутарх). И не только. Но когда, вскоре, Ортенсий умер, Катон снова принял в дом Марцию и продолжал жить с ней, как если бы ничего не случилось.
Этот забавный человек имел ,тем не менее, свои положительные качества. Прежде всего, был честен. И это объясняет, каким образом, в эпоху когда продавалось все, особенно голоса избирателей, не сумел сделать карьеру выше звания претора. Сенаторы, для которых он отстаивал политическую монополию, честность вовсе не ценили, предпочли бы, чтобы он действовал средствами более адекватными к генеральной коррупции и противнику: тому Клодию, ставшему, после отьезда Цезаря, хозяином Рима, и кроме всего прочего, добившегося от Ассамблеи, что Катон будет отправлен коммиссаром на Кипр. Катон подчинилс, и консерваторы оказались без главы (голову они уже потеряли многие годы тому назад).
На их счастье Клодий, более чем настоящим политиком, был настоящим демагогом, и следовательно, не имел чувства меры. В своей слепой ненависти к Цицерону начал его преследовать, вынудив того сбежать в Грецию, конфисковал его состояние и прказал сравнять с землей дворец на Палатино.
Сейчас, Цицернон не был в Риме тем, кем Цицерон думал, что является. Но представлял собой, тем не менее, национальную институцию, и Помпей и Цезарь были первыми кто осудил эти меры. Но Клодий не пожелал договориться, взбунтовался против двух своих могучих покровителей, призвал отряды молодчиков с дубинками, и принялся терроризировать весь город. Квинтий, брат Цицерона, запросивщий у Ассамблеи возвращение ссыльного, подвергся покушению, и спасся чудом. Но поскольку его запрос был принят, Помпей вынужден был нанять бригаду преступников под командой Анния Милония, аристократа бедного деньгами и имевшего не больше предрассудков чем сам Клодий, с которым начал войну. Рим стал похож на Чикаго 30-х годов.
Цицерон, встреченный по возвращении, немалыми праздненствами, сделался теперь адвокатом триумвиров его спасших, защищал их интересы перед Сенатом, добился предоставления Цезарю новых средств для его войск в Галлии, и для Помпея пленипотенциарного коммиссариата на шесть лет для решения продовольственных проблем полуострова. Но в 57-м Катон вернулся с Кипра где блестяще выполнил свои обязанности и, под его руководством, консерваторы возобновили борьбу против триумвиров. Кальвий и Катулл заполнили Рим эпиграммами против них. Выставивший кандидатуру на консульство 56-го, аристократ Домиций, базировал свою предвыборную компанию на отзыве аграрных законов Цезаря. Цицерон, унюхал, как и всегда, откуда ветер дует, поверил что дует в паруса правых, перешел на сторону Домиция, и обвинил в злоупотреблениях Пизония, зятя Цезаря.
